«Можно спрятаться в профессиональном театре, здесь не спрячешься»

Инклюзивная театральная лаборатория «Действие буквально», поддержанная программой «Новые гражданские инициативы» Фонда Сорос-Казахстан, запускает краудфандинговую кампанию на казахстанской площадке Start-Time.kz. Таким образом, проект хочет привлечь дополнительные средства для развития, а самое главное для возможности поставить инклюзивный спектакль. Мы поговорили с актерами лаборатории о том, какая трансформация произошла с ними на протяжении последних месяцев и почему это важно.

Координатор проекта актриса Елена Вовнова рассказывает, что перспектив у инклюзивного театра много: спектаклю будут рады на многих международных фестивалях:

— У нас много планов. Сейчас мы находимся в поиске спонсоров, партнеров, меценатов, друзей, чтобы собрать средства и сделать возможным наш спектакль, который мы планируем представить в 2019 году. С этой целью мы открываем  краудфандинговый проект на казахстанской площадке Start-time. Мы попросим казахстанцев и не только поучаствовать, сделать взнос в пользу нашего проекта. Таким образом, мы хотим рассказать общественности об инклюзивной театральной лаборатории «Действие буквально». Мы обращаемся за помощью, чтобы этот проект жил, развивался, чтобы были средства поставить спектакль. На самом деле перспектив очень много: это множество фестивалей, которые будут рады видеть нас, в том числе и международные фестивали, где представлены инклюзивные проекты в ряду общих спектаклей. По правилам краудфандинга, за каждый взнос предусмотрен сувенир, брендированные вещи – своеобразное вознаграждение.

Несмотря на завершение обучающего этапа с приглашенными кураторами, лаборатория продолжает свои занятия, актеры по-прежнему встречаются раз в неделю на занятиях. Занятия завершаются к обеду, ребята собирают вещи, за кем-то уже приехали родители, кто-то ждет развозку. Алмаз и Бота ждут, когда за ними приедет машина, чтобы увезти в фонд «Рух». В театре им очень нравится, они любят петь и танцевать:

— Мне очень нравится в театре. Сам я поющий, пою разные песни. Знаю вальс, – рассказывает Алмаз.

— А танцуете? – интересуемся мы.

— Танцую, еще как! Танцуем да поем, – не без гордости добавляет он, – В театре мы занимаемся, потом делаем перерыв, потом лекарства пью, потом опять занимаемся. Скоро нас заберет развозка, поедем в центр. В центре пообедаем, потанцуем, поиграем в волейбол, а потом по домам. Я сам обожаю волейбол, может, футбол тоже.

— Мне нравится театр. У нас здесь друзья есть, общаемся. Друзья поддерживают. В театре повторяем движения… Я тоже люблю петь, у меня есть любимая песня, ее поет Зарина Омарова, – делится впечатлениями Бота.

О работе в инклюзивном театре

За ребятами приехал автобус, в пространстве «Трансформа» остается другая часть инклюзивного театра.

— Создание экологичной среды — это одно из самых важных занятий, которыми люди должны знаиматься. Например, мы не видим на улицах нашего города людей с особенностями вообще. У нас нет условий ни для колясочников, то, что есть — мало, сейчас только-только стали обращать внимание на это. Люди с особенностями развития очень изолированно живут, они общаются только друг с другом. Наши ребята, например, каждый день в фонде видят только друг друга. Почему? Это ведь то же самое, как если взять и отделить людей, которые любят зеленый цвет, сделать так, чтобы они общались только между собой в закрытом помещении. Это неправильно. Одна из очень важных задач, которыми мы занимаемся — это создание экологичной среды, где всё одинаково ровно и нормально, где люди, несмотря на свой характер, на свои предпочтения, на свои особенности, могут собраться вместе; заниматься чем-то, что их объединяет, – рассказывает актриса и куратор лаборатории Катерина Дзвоник. «В обществе принято называть их «люди с ограничениями», что неправильно, мы говорим «люди с особенностями», но и это неправильно, потому что все люди имеют особенности»

На вопрос о том, какая подготовка нужна, чтобы работать в инклюзивном театре, актриса отвечает, что к работе в инклюзивном театре, как и к любой другой работе, подразумевающей человеческий контакт, подготовиться невозможно:

—Единственное, что мы можем сделать, это каждый раз, на каждом занятии находить заново контакт между всеми. Это не значит, что мы налаживаем контакт только с ребятами с особенностями. Между собой то же самое: мы все очень разные в группе, это люди совершенно разных творческих профессий. У нас есть и фотографы, и художники, и актеры, и режиссеры, и хореографы. И даже в как бы однородном актерском составе есть люди из разных школ, что тоже само по себе, встречаясь в обычном театре, вызывает большие скандалы (смеется). Каждый раз мы просто с нуля друг к другу пристраиваемся.

— Я, как профессиональная актриса с 20-летним стажем, могу сказать, что чтобы прийти в инклюзивный театр, надо пресытиться тем театром, который есть сейчас, театром со штампами, псевдо-игрой, псевдо-переживаниями, псевдо-чувствами, – добавляет актриса Елена Тайматова, – Когда этого всего у тебя в жизни выше крыши, ты начинаешь искать что-то естественное, что-то живое, что-то настоящее. Естественное, живое, настоящее дает инклюзивный театр. Для актера это невероятная практика. Я думаю, что все люди, присутствующие здесь, именно этого и ищут, потому что ребята существуют так, и с ними невозможно существовать по-другому, ничего играть с ними невозможно. Когда актер на этой сцене что-то играет, он проигрывает. К сожалению, но это так. Поэтому тот актер, который уже «обожрался» представленческого театра, приходит сюда.

— Это такой же процесс, как и любой другой процесс в любой сфере: актёрской, творческой, неактерской. Ты ищешь новые взаимосвязи внутри себя и новые взаимосвязи, возможности контакта с окружающим тебя миром, с окружающими тебя людьми <…> В первое знакомство человек не раскрывается полностью, даже если он экстраверт  – куда-то глубоко он вас не пустит сразу. Есть грань, которую вы не сможете переступить в вашу первую встречу. Здесь точно также, и эта грань отодвигается и мы, как актеры, узнаем друг друга лучше: мы ребят чувствуем лучше, и они лучше чувствуют нас. Если говорить об этом, как о некоем едином организме, мне кажется, он становится более гармоничным, – рассказывает о своем опыте в инклюзивном театре фотограф и художник Ирина Дмитровская.

— Когда ты понимаешь, что во всём мире проделан большой путь в этом направлении – в направлении инклюзии, и когда понимаешь, что с группой замечательных ребят мы делаем первые шаги, конечно, это сложно. Это сложно во всех смыслах: в организационном, в финансовом. Это же ощущение придает мне, например, персональный азарт. Конечно, и страхов много, и ответственности, но вместе с этим это дает стимул – мы нацелены на достижение целей. Ведь мы развиваем не только процесс, у нас есть цель  – спектакль, который мы надеемся выпустить в 2019 году, пригласить на него зрителей, – поясняет Елена Вовнова.

О мотивации зрителя

— У зрителя мотивация может быть самой разной: кто-то приходит из любопытства, кто-то со страхом — как можно с этими людьми. Люди, бывают, бояться подать руку человеку с синдромом Дауна, боясь заразиться, – говорит Елена Вовнова.

— Было бы хорошо, если бы люди приходили к нам, как в любой другой театр: без оглядки на то, что это инклюзивный театр, как они приходят в театр имени Лермонтова или Ауэзова. Здесь они могут получить больше впечатлений, потому что казахстанский театр сейчас строится на идее, а здесь нет никакого сюжета, нет никакой идеи. Пока. Наши три-четыре показа, который уже прошли, не были объединены какой-либо идеей. Они были объединены очень чувственными вещами, от которых люди получают какой-то эмоциональный всплеск. Возможно такой, какой они не получают в профессиональном театре, где они смотрят спектакль головой, – добавляет Елена Тайматова.

— Есть такие вещи, которые можно артикулировать в профессиональном смысле. Например, органика существования. Люди, которые смотрят спектакль, неважно, какой у них бэкграунд, образование и потребность, они эти тонкие вещи сразу улавливают: правду и неправду существования. Мы лишены первого штампа, который есть в профессиональном театре — это утвержденного текста. Кто знает, может мы к нему и придем, но пока мы его лишены. За текстом прячутся все другие штампы, за ним прячутся сами артисты. У нас этого нет. У нас оголяется изнанка процесса, потому что мы не транслируем ни Шекспира, ни Чехова. Мы существуем здесь и сейчас. Если у меня нет текста, у меня есть тело, какие-то звукоизвлечения, есть самое драгоценное – контакт. Это разница между смотрю и вижу, слушаю и слышу. Сама драматургия здесь строится на другом пласте – на пласте контакта, – продолжает Вовнова.

— Это все происходит на животном уровне, – говорит Дзвоник. Когда зритель смотрит, он воспринимает всё: текст, движение. Если это соответствует представлению зрителя о правде, зритель эмоционально подключается. Сам процесс рождает драматургию. Выходя на площадку, ты не знаешь, что будет в следующую секунду. Так в идеале должно быть и в профессиональном театре.

О том, как меняются актеры

— Очень важный технический момент, над которым мы работаем – проявление собственной воли. Этот момент, который стал проявляться у всех: и профессиональные актеры, и не профессиональные актеры в своем воспитании — театральном, имеют такую исполнительскую функцию – что сказали, то и делают; куда поставили, там и стоят. В этом смысле мы очень много работаем над тем, чтобы такого не было: если я хочу что-то сделать, я это делаю. Это касается всех, – объясняет Дзвоник.

— И особенно наших ребят, потому что их очень опекают, чересчур опекают, – подхватывает мысль Елена Вовнова, – Здесь они оказываются в самостоятельных условиях. Принять решение – выйти на площадку или уйти с площадки; сделать это упражнение или не сделать. Это влияет на жизнь в целом. В разговорах с родителями мы узнаем, что они эту самостоятельность уносят в семьи. Маша, например, сама говорит маме: «Мама, больше не собирай мне сумку в театр, я сама знаю, какие кеды туда положить». То есть самостоятельность, необходимую для творческого процесса, они несут домой.

О том, что театр меняет ребят говорит и актриса театров «Асабалар» и «Театра соседей» Алина Абилкалам:

— Ребята начинают нас опекать, проявлять заботу, защищать, помогать нам, показывать куда идти и что делать. В жизни всегда все заботились о них, а здесь они имеют возможность самим быть в этой роли. Я думаю, что это очень ценный опыт. У нас в театре нет такого, что одни артисты говорят, а другие артисты делают. У нас роли всегда меняются, получается так, что человек учится принимать другие роли, которые ему до этого просто не давали принимать. Не потому что он не может заботиться о других и помогать, а просто потому что не давали.

Изменения эти, конечно, коснулись всех, не только ребят с ментальными особенностями. Например, программист и режиссер театра «Асабалар» Артур Асланян рассказывает, что он научился чувствовать состояние других людей:

— После наших занятий я стал ко многим вещам относиться спокойнее. То есть, как руководитель, раньше я вел работу так, словно мы блицкригом штурмуем линию Мажино.  А сейчас я вижу, что линию Мажино можно не через пять минут штурмовать, а попозже, предварительно попив чаю. Я вижу, когда люди устают, когда нужно переключиться. Еще я понял, что у каждого человека свои процессы и нужно между ними как-то лавировать.

— Мы ведь идем в общество, а после занятий здесь, становишься мягче, спокойнее. Я — водитель, иногда еду по дороге и ругаюсь, а потом думаю: я работаю в инклюзивном театре, я спокойно принимаю человека, который нарушает абсолютно все правила, которые я здесь ставлю. Так почему я не принимаю человека, который едет со мной по одной улице. В этот момент стираются вообще все границы по любому признаку. Ты учишься принимать человека таким, какой он есть. Это делает, в первую очередь, комфортной твою жизнь, – заключает Елена Тайматова.

Справка: театральная труппа лаборатории «Действие буквально» состоит из 24 человек. 12 человек — это театральные актеры и 12 человек — люди с Синдромом Дауна и РАС из фондов ДОМ, АРДИ, РУХ, КУН БАЛА. Минимальный возраст участников — 23 года.

В июне труппа заканчивает сезон 21 июня перформансом в пространстве «Трансформа».